Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

В-четвертых, автор допускает, что наши знания о немецких связях и политическом курсе Екатерины II в отношении Германии, как и о ее деятельности на троне в целом, существенно углубятся, если исследовать процессы посредничества и принятия решений в политике, экономике и культуре интенсивнее, систематически вытаскивая на свет прозябающих в историческом забвении их участников – людей и целые институции. В ходе изложения шла речь о многих из них, о тех, кто – будь то по собственным мотивам или по поручению императрицы Екатерины – был задействован посредником в обоюдных политических и культурных связях: члены петербургского придворного общества, дипломаты, военные и чиновники на русской службе, ученые, инженеры, врачи, люди искусства, писатели и издатели. С самого начала из работы все же становится понятным, что активисты просвещенческой коммуникации были вполне обозримой элитой образованных людей по всей Европе. Реконструировать их плотную сеть – допустим, всего около двух тысяч человек, состоявших в переписке друг с другом, – автор считает в высшей степени желательным и даже вполне возможным в наш электронный век, не в одиночку, но через междисциплинарное и международное сотрудничество многих ученых. Однако теперь уже эта работа служит подтверждением двоякому тезису: эпоху европейского просвещения начиная с Петра Великого и Лейбница и тем более второй половины XVIII столетия невозможно подобающе интерпретировать, не приобщив к ней Россию, а каждое исследование, имеющее своим предметом структуры и количественные характеристики и включающее Россию, в каждом пункте, где автор будет вынужден отдавать отчет в политической и культурной релевантности своих результатов, определенно должно будет содержать интерпретации и анализ целей, стратегий и поступков просвещенной императрицы Екатерины II.

* * *

В основании этого исследования лежат результаты, полученные в рамках многих дисциплин, а в своих выводах автор опирается как на них, так и на источники, отнюдь не впервые обнаруженные. Тем не менее сделанные выводы являются новыми по двум причинам: во-первых, всякая научная критика традиции, всякая обоснованная ревизия существующей историографии предлагает что-то новое; во-вторых, это исследование объединяет собой, посредством своей проблематики, даже не существовавшей прежде, результаты, полученные в различных исследовательских традициях.

1. С намерением создать «синтезированное» исследование в работе используются выводы, сделанные историографией как о России, так и о Германии и в целом о Европе XVIII столетия. В особенности важными для автора оказались исследования по истории системы европейских государств и династических связей, Священной Римской империи германской нации, Российской империи и других держав, по истории германских земель, даже многочисленные истории тех небольших государств, что находились между Эстляндией – провинцией Российской империи – и вюртембергским Мёмпельгардом, сувереном которого был король Франции, между цербстским владением Йевером и габсбургским Банатом^[1244]. Для достижения своих целей автор этой книги мобилизует в первую очередь биографические, во вторую – политические и культурно-исторические интерпретации сведений из церковной истории и истории теологии, истории идей и образования, литературоведения и истории искусства, социальной истории и истории государственного устройства. У этого разнообразия есть своя цена: в убытке окажутся специалисты, потому что одни частные темы обычно очень скоро сменяются другими. Напротив, выигрывают от этого разнообразия те читатели, которые – подобно автору – интересуются императрицей Екатериной II, ее образом Германии, ее немецкими связями и политическим курсом России в отношении Германии в ее эпоху.

2. Сводятся вместе – не с программными, но с прагматическими целями – также и историографические традиции, различающиеся как с общественно-политической точки зрения, так и своим самосознанием: дореволюционная русская и советская, марксистская времен ГДР, разные направления западногерманской историографии и историографии объединенной Германии, прибавим к этому списку американскую и западноевропейскую историографии. Сам же автор благодаря своему образованию и предыдущему научному опыту укоренен в западногерманской традиции изучения исторических структур и государственного устройства (Verfassungsgeschichte). Однако он многим обязан тематическому разнообразию и методическому плюрализму, присущему в особенности англосаксонской традиции изучения России. Заслуга ее состоит в особенности в том, что она за последние три десятилетия ХХ века превратила изучение екатерининского правления в современную исследовательскую область. Неоправданным представляется автору подход, недооценивающий научные достижения советской историографии и в особенности историков и славистов из ГДР, изучавших русско-немецкие связи в эпоху Просвещения. Выпущенные ими издания и исследования по истории науки, образования и литературы имеют непреходящее значение также и с точки зрения чисто позитивистского познавательного интереса. Автор разделяет звучащие в их адрес критические высказывания: историкам ГДР, как и вообще, даже работавшим в других местах историкам этого направления, недоставало в первую очередь общеисторических интерпретаций; они не рисковали, опираясь на свои отдельные, но важные результаты, поставить под сомнение господствующее догматическое понимание истории.

3. Автор прилагал усилия к созданию «синтезированного» исследования с точки зрения еще одного аспекта. Он попытался достичь гармонии между столь распространенным интересом к истории жизни императрицы Екатерины II и современным состоянием исследований. При этом автор добивался того, чтобы с помощью повествовательной формы, пусть даже с многочисленными цитатами из источников и без всякой обратной связи с представленными в начале интерпретационными рамками, представить в итоге предметно структурированное исследование на основе аргументов^[1245]. Его интерес, руководящий познанием, был сплошь критикой идеологии, причем в первую очередь сама тема требует, чтобы речь шла меньше о «работе», больше о «власти» и много о «языке»^[1246]. И к тому же автор понимает свой труд как вклад в актуальный дискурс о русско-немецких связях в XVIII столетии и абсолютизме и Просвещении в Европе, но, несмотря на обилие цитат, совсем не как разговор с Екатериной II, императрицей России.